Алгебраист - Страница 117

117

Оазил был скитальцем, бродягой, непоседой. Он полностью утратил контакты с семьей и к тому же утверждал, что так или иначе позабыл все с ней связанное, не имел друзей, не принадлежал ни к каким клубам, братствам, обществам, лигам или группам и не имел постоянного дома.

Он объяснил им, что живет в своем панцире и своих одеждах, которые поизносились и повыцвели, но впечатляли своей потрепанностью и были украшены тщательно выписанными панелями с изображением звезд, планет и лун, сохранившимися цветами из десятков тучерастительных видов, отполированных углеродных костей и сияющих безглазых черепов мелких представителей фауны газового гиганта. Эта коллекция вещиц, называемых среди насельников талисманами, была чуть побольше, чем у Валсеира, и выглядела мрачнее, если не говорить о его парадных одеяниях для официальных мероприятий.

Когда Фассин в первый раз увидел этого бродягу, он решил, что Оазил — это переодевшийся Валсеир, который, пытаясь скрыть свое истинное «я», вернулся подразнить их всех, посмотреть, как они будут относиться к бедняге-скитальцу, а потом объявить себя законным владельцем дома и потребовать возвращения своей собственности. Но внешне Валсеир и Оазил сильно разнились. Оазил был крупнее, его панцирь — слегка асимметричен, его метки — не такие замысловатые, его голос — гораздо ниже, да и количество оставшихся у него лопастей и конечностей было иным. Валсеир и Оазил были приблизительно однолетки, правда, если бы Оазил все еще оставался на рельсах, то был бы чуточку моложе Валсеира: переходник-балоан или переходник-номпар, а не переходник-чоал, как тот; но выглядел он гораздо старше, темнее и обветреннее, он был почти так же темен, как Джундрианс, вдесятеро его старший, но, будучи ученым, Джундрианс большую часть своей жизни провел в медленном времени, а не бродил в атмосфере и не подвергал себя воздействию стихий.

Оазил тащил за собой небольшой плавучий трейлер (напоминающий маленького насельника и украшенный сходным образом), где хранил несколько смен одежды, дорогие ему предметы и набор подарков для других, в большинстве своем вырезанных из корней кислотучедерева. Один из них, похожий на дом-пузырь, он подарил Нуэрну, чтобы тот пропустил его к Джундриансу, когда мудрец в следующий раз покинет глубины своих медленных эмпирей.

Принимая этот скромный дар, Нуэрн вовсе не выглядел польщенным. Но Оазил заявил, что дом Валсеира на протяжении последних пятидесяти или шестидесяти тысяч лет его бродяжничества нередко служил ему прибежищем, и вообще испокон веков, особенно вне больших городов, существует традиция гостеприимства по отношению к странникам, и с точки зрения положительных баллов было бы в высшей степени губительно игнорировать ее, тем более что оскорбление наносится на глазах у других гостей.

— И надолго вы собираетесь остаться, сэр? — спросил Нуэрн.

— Да, надолго ли? — спросил Ливилидо.

— Нет-нет, завтра же в путь, — сказал Оазил молодым насельникам. — Я уверен, дом по-прежнему великолепен, хотя с прискорбием узнаю, что моего старого друга больше нет. Но мне неловко оставаться подолгу на одном месте, и дома — хотя и не столь ужасные для меня, как города, — рождают во мне беспокойство. Находясь поблизости от какого-нибудь дома, я не могу дождаться, когда тронусь в путь, независимо от его великолепия и гостеприимства хозяина.

Они располагались на одном из множества балконов, опоясывавших жилые помещения. Сначала все собрались на утреннюю трапезу в честь Оазила в подвешенном, точно сеть, обеденном пространстве. Но старый насельник с самого начала чувствовал себя как-то неловко и еще до первой перемены блюд смущенно и жалобно спросил, нельзя ли пообедать снаружи, скажем, за окном, и не открыть ли его, чтобы во время беседы видеть друг друга. Он страдал своего рода клаустрофобией после бесчисленных тысячелетий, проведенных в странствиях по необозримым бездонным небесам, и в замкнутом пространстве чувствовал себя неважно. Нуэрн и Ливилидо быстренько приказали своим младшим слугам свернуть стол и подать еду на ближайший балкон.

Все вышли наружу, и Оазил (после многословных извинений за то, что он, кажется, навязывает им свою волю), удобно расположившись, принялся наслаждаться пищей, а попробовав немного наркотических зерен ауры и темброследов из вазы в центре стола (сделанной в форме шаровидного университетского городка), расслабился настолько, что стал делиться мыслями о происхождении насельников. У насельников это была любимая послеобеденная тема, а потому заезженная настолько, что сказать тут что-нибудь новенькое было абсолютно невозможно, хотя, нужно отдать должное Оазилу, он специализировался на этом до того, как отцепился от якоря науки и отправился в плавание по высоким небесам странствий.

Хазеренс спросила старого насельника, как он считает: его соплеменники всегда были неспособны чувствовать боль или подавили в себе эту способность селекцией?

— Ах, если бы мы только знали! Я в восторге от вашего вопроса, потому что, на мой взгляд, он один из важнейших в определении истинного смысла нашего существования во Вселенной…

Фассин, сидя в мягком углублении за торжественным столом, напротив старого бродяги, вдруг обнаружил, что не может сосредоточиться. В последние дни это случалось с ним нередко. После известия об уничтожении Зимнего дома прошел уже с десяток наскеронских дней. Почти все это время Фассин провел в разных библиотеках в поисках хоть каких-нибудь материалов, которые приблизили бы их к цели, к становящемуся (по крайней мере, для него) все более мифическим третьему тому работы, которую он забрал отсюда более двухсот лет назад и которая предположительно стала причиной многих последующих событий. Он пересматривал, он искал, он тралил, он прочесывал и сканировал, но часто, даже если ему казалось, что он абсолютно сосредоточен, он вдруг обнаруживал, что последние несколько минут провел, глядя в пустоту, мысленно представляя сцены из жизни клана и семьи, которых больше нет, вспоминая пустячные разговоры полувековой давности, совсем незначащие фразы, которые непонятно как застряли в памяти и уж совсем некстати пришли в голову теперь, когда тех, с кем он говорил тогда, уже не было, а сам он находился совсем в другом месте.

117